1947-й… По четвергам в «Кировской правде» собирались пишущие люди: журналисты, поэты, прозаики. Они читали свои творения. Какие необыкновенные это были встречи!
Мы, девятиклассники из 14-й мужской школы, с замиранием смотрели на одетого ещё в армейские бриджи, с орденом Красной Звезды на гимнастерке поэта Овидия Любовикова; экипированного по-командировочному автора знаменитой книги «На берегах Вятки» Николая Васенёва… Как-то боком, видимо, смущаясь своей славы, заходил Борис Порфирьев, близорукий, в очках.
Знакомство с ними нам было недоступно. Но ведь можно было читать очерки Николая Васенёва и стихи Овидия Любовикова в «Кировской правде», а рассказами Бориса Порфирьева упиваться в отделе периодики Герценки, взяв номера журнала «Огонёк» за 1945-1946 годы. В них – «Костер на льду», «Синеглазое счастье». Вроде так просто, обыденно описывается фронт, но до чего зримо и правдиво. Сразу видно, что не выдумано, а пережито самим автором. Взгляд на войну не бравурный, победительный, а солдатский.
Автор из университетской аудитории попал в окопы. В рассказах, как я понял позднее, проявилась его принципиальная позиция. Уже тогда Борис Александрович читал Хемингуэя и Ремарка и, может, немного под их влиянием выбирал манеру письма. Но были и отечественные образцы. К примеру, Виктор Некрасов.
Недаром, работая в Кировском книжном издательстве, уговорил Порфирьев директора напечатать роман этого автора «В окопах Сталинграда».
«Порочные»
Через шесть лет, отучившись на филфаке Ленинградского университета, я вернулся в родные места с рукописью повести, которая называлась с претензией: «Ищу призвание». И первым, кому мне захотелось показать свое детище, был Борис Александрович Порфирьев. Тогда уже не было «четвергов», зато выходил альманах «Кировская новь», и раз в неделю в подросшем на два этажа здании редакции писатели проводили консультации.
В тот консультационный вечер хлестал дождь, и я почти уверенный, что дежурный консультант Порфирьев не явится, сунув под пиджак свернутую в трубку повесть, прибежал в редакцию. Порфирьев оказался на месте. Он был в спортивном пиджаке с накладными карманами. Это соответствовало и его литературной ориентации. Он писал теперь о спортсменах. Мокрый от дождя, я предстал перед ним.
– Думал, вас нет, – сказал я первое, что пришло в голову.
– Почему, я рядом живу, – ответил он просто.
Мы поговорили о Ленинграде, о повести. Глаза писателя через сильные очки смотрели сочувственно, добро и как-то незащищённо.
– Заходите через неделю, – сказал он.
Я пришел и был удивлен: Порфирьев повесть прочёл, надавал мне уйму советов, которых не найдешь в книгах. Все страницы рукописи были в аккуратных пометках…
Ах, какую стыдную чепуху, оказывается, я принес ему. Но нет, вон какие-то плюсики. Рецензенту даже что-то понравилось. Это подняло мой дух.
И вот через четыре года повесть «Ищу призвание» вышла. Какая красивая, какая яркая была книжечка. Загляденье! Но радость померкла. На меня выплеснули ушат ледяной воды. Цензура признала повесть идейно порочной. Её начали склонять на все лады во всех газетах, от местной до центральной прессы, и даже в докладе на областной партконференции.
«Порочным» меня называли в паре с Борисом Александровичем. У него в повести «Бенефис Ефима Верзилина» нашли не тот показ любви, не то настроение.
Неуютно чувствовать себя идейно порочным. Кажется даже, что все смотрят на тебя искоса. Куда бы делся с глаз людских!
Как-то встретились с Порфирьевым в коридоре редакции. Я ему хотел посочувствовать, а он положил мне руку на плечо и сказал так, как будто нас похвалили:
– Это хорошо, что заметили. Значит, что-то есть.
Заботливые руки писателя
Борис Александрович в жизни был необыкновенно мягким, деликатным и чутким человеком. К нему буквально липли начинающие и «зрелые». Недаром Аркадий Филёв, закончив рукопись очередного романа, клал её перед Порфирьевым:
– Делай, что заблагорассудится: черкай, топчи, издевайся – не обижусь!
Аркадий Александрович знал, что Порфирьев – человек с тонким вкусом, прекрасным чувством языка – не пропустит ни «блох», ни более крупных «насекомых»…
Меня охватывает запоздалый стыд. Я нахал, таскал Борису Александровичу все свои готовые рукописи: повести «Русская печь», «18-я весна», роман «Свадебный круг» объёмом под тысячу страниц, потом почти такого же объема хронику падения крестьянского двора «Эх, кабы на цветы да не морозы». И он, несмотря на сильно подпорченное зрение, все дотошно прочёл…
Ну и, конечно, со всеми своими подшефными Борис Александрович делился секретами своего писательского мастерства. Выступая перед читателями, я как-то сказал, что человек пишущий постоянно ищет героя с незаурядным конфликтным характером: возьмите Мелехова, Корчагина, Чапаева. Борис Александрович после встречи, словно и не адресуясь ко мне, произнес:
– Это, конечно, нужно искать, незаурядный характер, но человек, герой, всегда должен быть добрым. Только в этом случае он найдёт признание у читателя. Только в этом…
Сорок книг – почтенный багаж
Три вехи явственно обозначаются в творчестве Порфирьева: война и люди на войне; спорт, люди в спорте; а потом – производство, промышленность. О том, что спортивную тему он поднял до темы высокопатриотической, человеческой, знает каждый, кто читал романы «Борцы», «Чемпионы». Написаны они с глубоким знанием психологии и дела. Недаром это отмечала спортсменка с мировым именем Мария Исакова, у которой прибавилось популярности после выхода повести «Летящая надо льдом», написанной Порфирьевым.
При всей своей верности книжному издательскому делу Борис Александрович хорошо знал заводскую жизнь. Он сам был рабочим в Ленинграде на «Электросиле», в Кирове на «Крине». Кроме того, дружба с директором шинного завода В.И. Комиссаровым подвигла его на создание романа «Память сердца».
«Дорогу к охотничьему домику» он писал «с натуры», поселившись у своего друга на торфопредприятии.
В квартире Порфирьевых привлекали внимание яркие поделки из причудливых корней и веток, которые под ножом творца обрели облик оленя, дракона, водяного. Это результат любви Бориса Александровича к природе, лесу. Он увлекался «тихой охотой» и вот этими причудами природы.
Мне казалось, что Борис Александрович, кукарский по рождению, всю жизнь проживший в Кирове, – всё-таки насквозь городской человек. А он нежно любил природу, причем именно вятскую, и свою область, её людей.
Как-то в пору, когда над Нечерноземьем шефствовал индустриальный Дон, нас, вятских писателей, позвали в гости в Ростов. Богат и ярок был этот город в осеннюю пору, хлебосольны хозяева, но, когда мы остались одни в гостинице, Борис Александрович со вздохом сказал:
– Все, нагостился. Не могу больше. Скорей домой. У нас там лес, тишина.
То же самое повторилось в Дагестане. И в том, что он не мог без вятских мест, я убеждался не раз. И вполне закономерным мне показался его отказ поехать в Москву, когда пригласил его работать в журнал «Огонёк» тогдашний его редактор Алексей Сурков. Не мыслил себя без вятских мест Борис Порфирьев. А ведь, без сомнения, мог бы «покорить» Москву, стать известным московским литератором, тем более, что друзей и в Ленинграде, который он защищал во время войны, и в Москве у него было немало. Да и слава уже была прочной: книги его выходили в Москве, Ленинграде, Петрозаводске, переводились на болгарский и даже китайский языки. Сорок выпущенных книг – почтенный писательский багаж.
Судьба мужественных героев выпала и на долю самого Бориса Александровича. Три года он отчаянно боролся с недугом. Рядом, поддерживая его, постоянно была супруга Лидия Никандровна. Он даже пробовал писать в это время. Иногда казалось, что вот-вот обретёт прежние силы, но, увы… 2 января 1990 года его не стало.
Последний неизданный роман «На Олимпе рядом с богами» – завет нам. Библиотекари, чтобы сделать приятное авторам, любят показывать их затрепанные книги. Вот как читают! Борису Александровичу было бы приятно узнать, что его книги не лежат на полках, их по-прежнему читают и любят.
Владимир СИТНИКОВ, писатель,
почетный гражданин Кировской области
