«Академический» отпуск
Началось все неожиданно. В начале марта 1981-го Владимира Земцова, в ту пору оперуполномоченного уголовного розыска в Кирово-Чепецке, срочно отзывают с учебно-экзаменационной сессии в Академии МВД СССР. На все вопросы ответ один: предстоит служебная командировка. «Но я же учусь. Первый курс…» – недоумевает молодой офицер милиции. – «Ничего, сделаем вам академический отпуск…» – «Но я не хочу в отпуск…» И тогда полковник Матвеев, начальник управления кадров, сказал: «А что это вы рассуждаете, товарищ Земцов. У вас на плечах погоны, командировка служебная, вопрос решён. Срочно проходите медицинскую комиссию. Все!»
Прилетели в Ташкент. На всех вновь прибывших – от лейтенанта до полковника – надели форму рядовых. Не дай Бог, мол, противник узнает, что это работники милиции.
Спецбатальон МВД, получивший тогда кодовое название «Кобальт-2» насчитывал поначалу человек сто. Состав подобрался со всего Союза, у всех командировка сроком на год.
Начали обучать военному делу. А у Земцова за плечами два года срочной службы в ВДВ – хорошая школа. Но как заниматься оперативной работой, бороться с бандитизмом – никто толком не знал. Поэтому в качестве инструкторов привезли даже бывших партизан из Белоруссии, бывших работников НКВД, которые боролись с бандеровцами на Украине.
Потом снова самолет. Уже транспортный. Скорый перелёт, посадка.
– Садимся – нас выгружают. Спрашиваем: «Это Афганистан?» Говорят: «Нет, это Кокайты». – «Что за Кокайты?» – «Пограничный аэродром. И городишко такой есть – Кокайты. Это ещё Узбекистан…» И вот выгрузили нас, ждём, – вспоминает Владимир Николаевич самое начало той памятной командировки. – А с афганской территории должны прилететь вертолёты. Час ждём, два ждём. Наконец, прилетают борты, но нас не грузят. Смотрим – какие-то ящики выгружают. В сторонке складывают. Потом нам команда на посадку. Идем своими группами, интересуемся, что за ящики. А это гробы! Ну, ничего себе! Так что первое, что увидели – «груз-200».
«Учитель» из Кирова
В Кундузе – распределение. В группе Земцова пять оперативников, два переводчика, водитель и несколько человек охраны. Место постоянной дислокации – горная провинция Тахар, город Талукан, в пяти километрах от которого стоял наш танковый батальон. Боевая задача – под видом работников царандоя (местной милиции) заниматься разведкой.
– Выделили нам комнатку для проживания, машину «Нива» для передвижения, – рассказывает Земцов. – Но «Нива» маленькая, тесная, все не поместимся. Поэтому садились по-боевому: двое сзади и ноги наружу. Поехали сразу в Талукан – там начальник царандоя, тамошний полковник нас встретил. Познакомились, я представился: учитель по основному месту работы. Но два дня поработали вместе, с местными пообщались, он мне и заявляет: «Э-э-э, Володя, однако, врёшь. Какой же ты учитель? Совсем ты не учитель. Если бы был учитель, ты бы тонкости оперативной работы не знал. А ты знаешь. Откуда знаешь?..» В общем, раскусил меня одним махом.
Задача группы – сбор информации: где дислокация группировок противника, какие дороги заминированы. Самое проблемное – эту информацию оперативно реализовать. Но с афганцами ею не поделишься – там предательство поголовное. Только сказал – через полчаса все кругом уже знают, что русские планируют какую-то операцию.
– Был у меня такой случай, – вспоминает Владимир Николаевич. – Разработали мы с наводчиком (это местный крестьянин) одну операцию. Запланировали, что на реализацию должны пойти два батальона. А наводчик вдруг взял и исчез. Я сижу – с меня пот ручьём. Одна мысль: вдруг предательство, вдруг батальоны попадут в засаду? Но тут нашли того наводчика, приводят. И он божится: «Я не предатель, я не предатель…» Сели мы с ним тогда напротив друг друга. Я достал пистолет, говорю: «На операцию ушли два батальона – это не одна сотня людей. Плюс афганский батальон. И если хоть один человек погибнет, то я и тебя стреляю, и сам застрелюсь…» Долго мы с ним так просидели. А батальоны впустую сходили, раз наводчик где-то болтанул. Но хотя бы без потерь вернулись.
На войне, как на войне…
Еще одна задача группы – разобщение банд. Как это практиковалось? Через кого-то запускался слух, что такой-то «товарищ», оказывается, не шибко правоверный мусульманин. Все! У басмачей уже начинались между собой серьёзные разборки. И, конечно, принуждение к сдаче или переход на сторону правительства.
– Однажды нам сдалась небольшая группа, человек в 50, – вспоминает Земцов. – Прошли тайные переговоры, назначили время, чтобы их свои же не побили, танками перекрыли предварительно подходы к оговоренному месту со всех сторон… И вот идёт группа афганцев: молодые парни – белые брюки на них, белые длинные рубахи. На ослике везут ящики с боеприпасами. И первым идёт командир – крепкий мужик лет сорока. Кладёт на землю автомат – сдаётся. И к нему тут же подбегает секретарь афганской правительственной партии. Дарит пистолет Макарова. Но тот отказывается, не берёт, говорит: «Хароб» – плохой. Тогда ему вручают автомат Калашникова. О! Вот это хорошо, хорошо.
Что меня тогда особенно поразило? Всё сданное разномастное оружие: и трофейные советские автоматы, и английские винтовки и карабины были в идеальном состоянии. Всё чисто, всё надраено. Впрочем, воевать, вся эта война… – им очень не хотелось всего этого.
Помню, проводили операцию. Выстроили их в цепь, команда «вперёд». Не идут! Их командиры орут, но они не идут, эти афганские солдатики. Или пройдут вперед метров на десять и лягут. Не идут дальше. Их опять пинает и поднимает командир. И они вновь прошли десять метров и снова залегли. Им вообще было плевать на происходящее… А афганские подразделения как формировали. Вот мы блокируем рынок. А рынок – это практически весь город. Оставляем несколько выходов. Там фильтрационные пункты. И мужиков призывного возраста выхватывают из толпы и – в казармы местного полка. Выдадут вынужденным новобранцам форму, оружие, дня два-три там погоняют на военных занятиях. Чему-то поучат. Но едва контроль ослабнет, они – бац! Врассыпную! До половины личного состава прямо с оружием разбегается.
Помощь шурави
В нескольких километрах от расположения танкового батальона, у подножия гор был раскинут кишлак. И из него как-то ночью пришел к шурави крестьянин. Притащил в мешке ребёнка – мальчика лет пяти, у которого были прострелены обе ноги. Раны афганец заткнул жжёным хлопком и теперь просил: вылечить надо. Хотел везти в Кундуз – денег нет, в Кабул – тем более. Может, добрые русские чем помогут.
– А у нас был медбрат Миша Котов – прапорщик из Нижнего Новгорода, – вспоминает Владимир Николаевич. – Здоровый такой, усы – как у Бармалея в кино. И ребёнок орал, может быть, не столько от боли, сколько от Мишиного свирепого вида. И что – начали лечить пацана. Ранки сквозные, их надо прочищать. И ребенок так истошно кричал, что я просто не мог это слышать. У меня же дочь в Союзе была примерно такого же возраста. И я уходил в боевом охранении в самую дальнюю траншею, ложился там и затыкал уши. Где-то месяца полтора афганец к нам таскал пацана. С периодичностью пару раз в неделю. Потом пришел один и говорит: «Заявились басмачи, предупредили: «Ещё раз к русским сунешься, обоим головы отрежем. Так что больше, значит, я не приду…» Так мы навалили ему полный рюкзак лекарств. Самых разных. И Миша подробно втолковал ему через переводчика, что и как необходимо делать, чтобы мальчонка окончательно поправился.
Война – самое отвратительное дело. И я всегда говорю: все матери плачут одинаково. И афганская мать, и русская мать. Они одинаково воют, когда погибают их дети. А страдают на любой войне больше всего именно дети и старики – они самые беззащитные. Солдат – и не важно, какой он армии – всегда найдет, как себя укрыть и спасти в бою. А дети и старики – у них нет защиты.
Цветок в конверте
На войне человек ожесточается. Черствеет душой. И ничего ты с этим не поделаешь. Вот наглядный пример. Пришла с боевых колонна. Солдаты снимают с брони своих убитых товарищей. Кладут на носилки, закрывают простыней. Простыня тут же пропитывается кровью. Потом ставят носилки вдоль стены. Но уже вечер – вертолеты сегодня не прилетят, не заберут «груз-200». Надо ждать завтрашнего утра. И тут же натягивают на стену простыню и показывают развлекательный фильм. И бойцы спокойно смотрят картины мирной жизни.
А вот иное «кино». Танк подорвался на мине – гусеница слетела. И худенькие девятнадцатилетние солдатики, ползая на животе, эту гусеницу натягивают. Траки дополнительные у них всегда в запасе были… И боец на пузе лежит и кувалдой эти траки заколачивает. Труд тяжелейший. Нечеловеческий. Нередко и под обстрелом. Вот это настоящий подвиг. А потом вернётся солдат в расположение – ни рукой, ни ногой не шевельнуть. Пыльный, грязный, усталый жутко. А ему ещё ночь не спать – в боевом охранении стоять. Вот такая повседневная служба – геройская. Что бы потом разные академики Сахаровы ни говорили…
– Что бы ни увидел, что бы ни пережил в те дни и месяцы, а в письме домой одно пишешь: всё хорошо, на небе ослепительное солнце, кругом мирные горы. Круглый год едим фрукты, – улыбается Земцов. – 13 июля у нас с супругой годовщина свадьбы. А мы в тот день куда-то колонной шли. Вот я и спрыгнул с бронетранспортера, сорвал у обочины цветок горного мака. Потом подсушил и в конверте послал жене. Эта романтическая реликвия у нас до сих пор хранится…
