Патриарх вятской литературы, писатель Владимир Ситников завершил работу над романом «Брусника созревает к осени». В первом варианте он носил название «Козёл, ведущий стадо на убой».
Ребята 1980-х годов считали, что принадлежали к благополучному поколению с безоблачным будущим. Однако на их долю в пору взросления выпали не только радости, но и горести лихих 1990-х, трагедия афганской войны (1979–1989 гг.), участниками которой пришлось стать героям нового романа – друзьям-одноклассникам Славе Мосунову и Пете Малых. А один из их друзей, оказавшись в плен у моджахедов, попадает в пакистанскую крепость-тюрьму Бадабер. Восстание пленных в Бадабере – героическая страница истории той войны. Об этом тоже говорится в романе.
Сегодня мы публикуем отрывок из нового произведения Владимира Ситникова.
Водителей БТРов Славку и Малыша поселили в кабульском военном городке в просторной, выбеленной солнцем палатке, в которой днём было жарко и душно, а к ночи приходилось топить печку-буржуйку.
Невольно хотелось подобраться поближе к теплу, но около неё устраивались старослужащие – «деды». Среди них были ещё те, что заходили первыми в Афган. Они рассказывали о том, как задыхались на Гиндукуше в тоннеле Саланг от скопившегося чада, и приходилось надевать противогазы. А на обледенелой горной дороге подстерегал риск скатиться с машиной в бездонное ущелье.
Славка и Малыш с почтением слушали «дедов» и загодя, без напоминаний заботились о дровах для буржуйки. Привычное для них дело. Дома они на целую зиму дров заготовляли. И тут досок от снарядных ящиков полно. Топор, правда, хреновенький, но Славка клинья забил в топорище, и тот перестал хлябать.
Ребят привело в изумление то, что на кабульском базаре продавали полешки дров, как у нас картошку или капусту, взвешивая на весах. Вместо гирь на чашах камни. Видимо, гири считались слишком дорогими и их заменяли булыжниками.
В городке их нашёл Сашка Зверкович.
– А вы драники любите? – спросил сходу.
– Ещё не создан тот продукт, который бы я не ел, – поспешил признаться Малыш.
Странный этот Сашка притащил им котелок драников. Оказывается, у него земляк был поваром.
С той поры то и дело завёртывал к ним десантник Саша Зверкович, с которым сдружились ещё в Ташкенте.
Ефрейтор Коля Сидорцев, ироничный черноглазый, усатый крепыш, хвалил Афган, говоря, что в учебке их всё время заставляли окопы рыть, а здесь ничего рыть не надо. Камни. Для увеселения под гогот ребят выбивал он на ободранной гитаре строевой барабанный марш под приговорку, которую будто бы пели суворовские солдаты:
– Украли бочку с дёхтем, дёхтем, дёхтем, украли бочку с дёхтем, дёхтем, дёхтем…
И вправду получилось что-то вроде барабанного марша.
– А ты можешь сыграть «Беловежскую пущу»? – спрашивал его Зверкович.
– Достал ты меня с этой «Пущей», – кисло кривился Сидорцев. – Вот драников принесёшь, может, выучу твою «Пущу».
И Сашка Зверкович притащил как-то целый котелок драников.
– Играй, – сказал он Сидорцеву. Тот побродил пальцами по струнам. «Беловежская пуща» не получалась.
Откинув входные полы палатки, зашёл комроты старлей Бурков.
– Вот, товарищ старший лейтенант, хотел заработать драников игрой на гитаре, а не получилось, – посетовал Коля Сидорцев.
Бурков взял гитару.
– Да она у тебя расстроена вдрызг, до горючих слёз, – сказал он и, покрутив деки, спросил:
– Что сыграть?
В центре лба у старлея возникла морщинка в виде птицы, раскинувшей тонкие крылья. Сосредоточился.
– «Беловежскую пущу», – просительно выдохнул Саша Зверкович.
Оказывается, старлей был неплохой гитарист и быстро подобрал песню.
Как-то ладно сплелись голоса. Особенно лирично звучал голос у Саши Зверковича. И необыкновенно довольный он подвинул котелок с драниками Буркову.
– Может, угоститесь, товарищ старший лейтенант?
– Когда-то я их любил, – признался Бурков. – Тогда отец мой в Гродно служил, – и взял лепёшку. Остальное расхватали «деды».
Наверное, прав был старлей Бурков, когда сказал после этого пения о Саше Зверковиче:
– Не мальчик, а подарок девочкам к Дню 8 марта.
Что он имел в виду? Может, доброту Сашину и его стремление помочь, а может, приглядный вид и большие вовсе не парнячьи глаза.
«Счастлива будет Таня Зонова, если ей достанется Сашка Зверкович», – пришёл к выводу Славка, вспомнив, что тот влюбился в кировчанку Таню…
Для солдат поставили бамовский домик. Осмотрели его друзья и пришли к выводу, что вполне им самим по силам привести в порядок это жильё. Они ведь парни деревенские: топор, пила, тесло, рубанок с детства вроде игрушек у них считались. И у Саши Зверковича тоже деревенская плотницкая хватка была.
Правда, со стройматериалами пришлось туго, но пошли в ход ящики из-под снарядов. Доски от них вполне годились для пола. Вместо тумбочек приспособили ящики из-под гранат и патронов. Застелили их обёрточной бумагой, получились вполне сносные прикроватные столик или тумбочка.
Наверное, старлей Бурков жалел их, а может просто ждал, когда околотятся, привыкнут и не посылал их БТРы с пехотными десантами и разведчиками. Им даже как-то не по себе было отираться в городе, так сказать, на посылках да подсобных работах. Но вот настал день, когда старшина Базылев предупредил о выезде.
На броне топот, шутки, матерок. Это обживала свою «жилплощадь» пехота.
Зайдя накануне в казарму, Бурков к чему-то сказал:
– У одного американского фабриканта на воротах было написано: «Господь Бог для человека запчастей не создал». Так что вот, – и не договорил. И так ясно. Остерегаться надо, беречь себя. А потом упрекнул: – А вы, мальчишки, пока не осознаёте опасности.
Выехали людной колонной. Славку поразило, как много по обочинам остовов обгоревших бензовозов, грузовых автомашин и БТРов. Почему их не убирают? Видно, не до этого. И они мчались мимо этого железного кладбища.
Дороги, петлявшие вокруг гор, спускавшиеся на дно ущелий, когда, кажется, едешь между двух высоченных стен. И тогда ты открыт сверху для пуль и мин.
Славке почему-то вспомнился прочитанный ещё в детстве рассказ Льва Толстого «Кавказский пленник». Там два русских офицера Жилин и Костылин с «оказией» – этаким табором гражданских и военных отправляются домой в Россию через перевалы, где устраивают засады немирные горцы, и попадают в плен. Это было начало, а может, середина XIX века, а теперь-то к завершению идёт XX век, космический. А на афганских дорогах стрельба и разбой.
Бывая в кишлаках, Славка и Петя удивлялись, как в этой гористой каменистой стране находят люди места для своих полей и плантаций и как вообще выживают в такую жару. Сельское хозяйство находилось в каком-то давнем, наверное, семнадцатом веке, раз пашут деревянными плугами, жнут зерновые самодельными серпами, а колосья обмолачивают даже не цепами, как когда-то у нас, а пуская по ним буйволов или колёсник вроде нашего «Беларуся».
Коровы у них махонькие, но шустрые, овцы тоже небольшие, а куры чуть побольше голубя. Курочки не только яйца несут, но и спасают хозяев от ядовитых тварей вроде скорпионов, каракуртов и фаланг. Проворные востроглазые хохлатки ловко склёвывают ядовитых вредителей, а самим им хоть бы что. Яички у них, правда, не крупные, вроде перепелиных. Ну, так ведь условия климатические такие.
И казалась друзьям ещё более благодатной родная сторона, где всё так понятно, привычно и приятно.
Жалко, убавилась их компания.
Сашку Зверковича перебросили в Джелалабад. Повезло, наверное, парню. Там, говорят, субтропики. Не заколеешь на посту, ноги не обморозишь, как в горах, да и фрукты, наверное, там. И сплошная зелень, а не голые зубья скал. И, конечно, растут яблоки, о которых мечтал Зверкович, вспоминая свою деревню Маргойцы, где родился и жил до учебы в Минске.
В тот день вроде всё складывалось обычно. Их БТРы выехали сопровождать автоколонну грузов. Малыш оказался в голове, Славка с комбатом Грухиным, отвечающим за операцию, вёл машину в составе колонны.
Часто капитан Грухин, беспокойный и непоседливый, приказывал ему повернуть на очередную веретейку, чтобы обозреть дорогу. Сверху всё было видно отчётливо: где поворот, далеко ли очередной кишлак. И успокоившись, Грухин приказывал опять влиться в колонну.
Вот снова Грухин приказывает:
– А ну-ка заскочи на эту горушку. Тут дороги крестом пересекаются. Подозрительно.
Славка выехал на вершину сопки и вдруг в это время по спустившемуся вниз головному БТРу Малыша ударили пулемёты, раздались взрывы гранат. Шквальный огонь засевших в расщелине моджахедов смёл с Петиного БТРа бойцов. Едва успели выбраться из машины остальные, как огонь объял бронетранспортёр. «Как там Малыш?» – подумал с тревогой Славка.
Когда Славкин бронетранспортёр подъехал к повёртке, где произошёл короткий этот бой, трудно было понять, кто жив, кто мёртв, потому что среди валунов то тут, то там видны были солдаты, раненые и убитые.
Грухин вылез из БТРа, приказал радисту связаться с базой, вызвать вертолёты. Славка тоже выскочил из бронетранспортёра, хотя по инструкции ему полагалось находиться на месте. Но ведь где-то здесь его Малыш. Как он, жив ли? Петю он узнал по широкой спине и шлему. Перевернул его на спину. Малыш стонал. У него намокла от крови брючина. Видно, ранение в ногу. И был он без сознания.
– Петя! Петька! Малыш! – закричал Славка. – Ты живой?
Но у Малыша бессильно отклонилась голова. Славке показалось, что Малыш вот-вот умрёт.
– Малыш, не умирай, – закричал он. – Слышишь, не умирай! Чего я скажу твоему отцу Прокопу Фокеевичу. Не умирай!
– Водитель, ты где, мать твою, – кричал капитан Грухин, а Славка, размазывая по лицу слёзы, всё уговаривал Малыша не умирать.
Какой-то спецназовец оторвал Славку от Малыша.
– Ехать надо. Ты что оглох? – кричал он.
Славка, шатаясь, поднялся и пошёл к бронетранспортёру, где разъяренный капитан Грухин материл его на чём свет стоит.
По дороге Славка молил судьбу или Бога, чтоб Малыш остался жив. Только бы не «груз-200» – не цинковый гроб. Только бы не это.
Петя со Славкой в «учебке» думали, что БТР – это безопасно, а те как раз все пули, снаряды и гранаты примагничивали к себе, и легко пробивали броню крупнокалиберные пулемёты.
Вернувшись на базу, Славка нашёл комроты Буркова.
– Как Петя Малыш? – спросил он, невольно сжимаясь от известия о предстоящей беде.
– Тяжёлое ранение в ногу и контузия, – сказал старлей.
– А можно его навестить? – спросил Славка, чувствуя, что наступает облегчение от вести о том, что Петя жив.
– Вряд ли увидишь. Его отправят в Союз. Теперь оперируют. Тяжёлое ранение, – ответил старлей. – Да и завтра утром десант надо подбросить в один кишлак. – Иди спи. Нет, поешь и иди спи, – совсем не по-уставному сказал старлей.
Славка устало двинулся в казарму. Надо Малышовы письма собрать и сохранить, раз не удастся увидеть его самого. Вот как непредвиденно всё получилось. Один теперь остался Славка Мосунов. Разбросала война его друзей.