Главная > Без рубрики > Выбор редакции > Николай Пересторонин: «Писатель – как альпинист, для которого лучше книг могут быть только книги… ещё не написанные»

Николай Пересторонин: «Писатель – как альпинист, для которого лучше книг могут быть только книги… ещё не написанные»

1 декабря Николаю Пересторонину, известному вятскому журналисту (в течение нескольких лет работал и в «Кировской правде»), поэту, заслуженному работнику культуры России исполняется 70 лет.

О снегопадах ХХ-го века

– Николай Васильевич, в ваших стихах очень много зимних мотивов, много снега, морозца. Не потому ли, что родились в первый день декабря?

– Снега много не бывает, нынешние бесснежные зимы лишнее тому подтверждение. К тому же образ снега характерен для русской поэзии. В нём чистота и свежесть, нежность и отстранённость, мимолётность и постоянство, вечность и мгновение, небесное и земное, явление и таянье, традиция и новизна, многозначительность и простота, преемственность и индивидуальность, возвышенность и приземленность, парение и падение, терпение… Всё сходится, совпадает, рифмуется, одно объясняя другое. «Снега белый карандаш обрисовывает зданья» Владимира Соколова, «Идут белые снеги, как по нитке скользя» Евгения Евтушенко,

Это только на вскидку, на память.

У Юнны Мориц, недавно по настоящему открытой, прочитанной, даже Отечество снега есть, в хрусте декабря, «в серебряном столбе рождественского снега», где «топчется вечность на лестничной клетке/ метёлкою с валенка снег отряхая».

Вот только у меня снежные стихи не от начитанности идут, а от врождённого чувства снежности вятских зим, внешне холодных, но внутренне тёплых, согревающих душу. Я помню из детства: везут меня в санках, взвихренный снег летит навстречу, а лица моего не касается. Потому что санки-то непростые, с любовью и заботой сделаны они моим отцом и представляют из себя фанерный короб, закрытый стеклом с лицевой стороны. Вот это ощущение защищённости от житейских вьюг и сопровождает меня всю жизнь. И ещё понимание снега, как поэтического образа.

Снегопады двадцатого века,
К сожалению, сводят на нет
След реликтового человека,
Снежной истины тающий след.
Не выходит скрепить во спасенье,
Как звеном меж людьми и зверьём
Ненадежную связь поколений,
Связь далёких и близких времён.
Оттого ли во дни недорода
Судим, поздним рассудком крепки,
И отца всех времён и народов
И родного отца, чудаки.
Оттого ли перстом указующим
Нас так часто сбивают с пути,
Что стоим между прошлым и будущим
И не знаём, куда нам идти.
Очевидно, в нательных рубахах
Мы б имели растерянный вид,
Но охранная грамота страха
Нас до лучших врёмен сохранит.
И простит человек человека,
Но верша человечеству суд.
Снегопады двадцатого века
Белой солью на раны падут.

О первых книгах

– Первая прочитанная книга – помнится ли она? Вообще, как выбирали прежде и выбираете сегодня то, что следует непременно прочесть?

– «Малахитовая шкатулка» Бажова была у нас в доме, наверное, ещё до моего рождения. Своего рода настольная книга семьи Пересторониных. По ней и учился читать. Окна в морозном инее, глянешь, и кажется: оживают сказы про хозяйку Медной Горы, Серебряное копытце. Потом читал много, ориентируясь на отзыв душевный, на советы друзей. В школе № 48 была хорошая библиотекарь, подсказывала. В библиотеке ОДНТ 1 Мая тоже было кому помочь в выборе книг. А уж в клубе старшеклассников «Парус» (существовал такой при «Комсомольском племени»), в литературном клубе «Молодость» тем более. «Вверх по лестнице, ведущей вниз» Бэл Кауфман, «Любовь? Любовь…» Стэна Барстоу, «Алхимия слова» Яна Парандовского – это из той поры, из того времени. А потом, уже работая в штате редакции газеты «Комсомольское племя», в книжных развалах самостоятельно отыскивал сборники стихов Николая Рубцова, Владимира Соколова, Юрия Кузнецова…

Покажется: здесь и душа отдыхает,
Хранима Всевышним во все времена.
В полуночной Вологде ветер стихает
И белая церковь видна из окна.
Но запертый воздух холодного крова
Рванётся наружу, знакомый до слёз
И каменный шарфик на шее Рубцова
Затянет потуже крещенский мороз.

– Свою трудовую биографию ты начинал на заводе – почему такой выбор?

– Тогда все работали. А у меня особенная нужда была – мама болела, надо было на жизнь зарабатывать, себя кормить. Вот и трудился до армии на заводе имени Лепсе, после армии на «Маяке». Правда, недолго, там и там по году или чуть больше. С «Маяка» и ушёл в газету «Комсомольское племя», где и нештатным корреспондентом поработал, и в штат вскоре приняли. С тех пор пером на хлеб насущный и зарабатывал.

Это золото на белом
Драгоценное шитьё,
Вот и стало добрым делом
Слово доброе моё.
Долго я ему учился.
Словно к случаю берёг.
Чтобы чистый снег искрился
Между искреннейших строк.
Чтобы лучшее творение
Нежно значило в тиши
Не паденье, а паренье
Снега, листьев и души.
О человеке пишущем

– Когда-то СССР считался самой читающей страной. При этом читали не женские романы или детективы – читали классику. Сейчас это практически сошло на нет. Так надо ли вообще людям читать? Может быть, вполне достаточно телевизора и Интернета?

– Нет, этого как раз недостаточно. Это можно судить по тому контенту, как сейчас модно говорить, который нам дают… Всегда чувствуешь, насколько человек, который берёт в руки перо, образован, кто за ним по книгам, по начитанному опыту стоит… При этом мы были не просто читающей страной, мы были образованные в чтении: абы что не читали. Хотя были и детективы, и фантастика. Но если фантастика, то, к примеру, Стругацкие… Помимо классиков Золотого века, Серебряного века была литература, которая сейчас тоже стала классикой – Астафьев, Распутин. И в литературу приходили люди, воспитанные именно на этом опыте… И мы сейчас, наверное, не столько читаем впервые, сколько перечитываем эту современную классику. Вот как я читал двухтомник Распутина, побывав на Байкале, посетив дом, где он писал «Матёру»…

Читать надо в любом случае… Рано или поздно человек читающий становится человеком пишущим. И здесь очень многое зависит от того, что и как им было прочитано. Конечно, не всё так буквально: читаешь фэнтези – фэнтези и пишешь. Вовсе нет. Но классика – это вершина, ориентир для восхождения. В этом смысле писатель – как альпинист, для которого лучше книг могут быть только книги, ещё не покорённые, не написанные…

– Что ещё хотелось бы сделать в литературе? Ведь книжки были, поездки тоже, премии присуждали…

– Всегда стоят какие-то новые задачи. Книга вышла, немножко передохнул и вперед!

– И стихи по-прежнему пишутся?

– Я обычно под осень или зимой пишу.

– Но если коротко – пишутся?

– Пишутся, да…

– Короткий вопрос и короткий ответ. На этом, пожалуй, можно поставить точку в нашем разговоре…

– Пишутся стихи. И пишется проза. И задача – сложить новую книгу. Но мы же не пишем сразу книгу. Мол, вот я сел и написал очередную книгу – такого нет. Мы пишем главу, пишем рассказ. Цикл стихов. Уже потом возникает замысел чего-то большего: а не попробовать ли объединить? Какие-то такие мысли… Я же писал «Венецию», не побывав в ней. Венецианский цикл родился, мягко говоря, за рабочим столом. Шёл за окном дождь, стеной лил. Плавали листья. И я вдруг подумал о Венеции… Я возвращался из редакции «Вятского края». И недалеко банк строили. На Преображенской улице. И там были такие полукруглые сферические окна. И они тёмные-тёмные вечером. И дождище хлещет. И у меня тогда строка родилась: «Насквозь промокшие глазницы венецианских старых стен…» Я в Вятке всё это написал. И лишь потом в Италию поехал. И удивительно, но стихи, которые после поездки в Венецию были написаны, – они хуже. Тех, что написаны здесь. Не знаю, почему так происходит… Ну, а сегодня… Есть строчки, есть строфы, есть стихи. Есть наметки какой-то прозы. И дело за тем, чтобы всё это привести к какому-то общему знаменателю.

Не подводите мне черты,
Седые ливни.
На землю смотрит с высоты
Никола зимний.
Не попадает год на год,
Но сам я здешний.
Ведёт к Великой
Крестный ход
Никола вешний.
Идём, грехами велики,
Малы, как дети,
А возвращается с реки
Никола летний.
Пройдут дожди,
падет листва,
Минует осень.
За то, что жизнь
всегда права,
Прошу вас очень.
Не подводите мне черты,
Седые ливни.
На землю смотрит с высоты
Никола зимний.

Николай Пересторонин

  • Родился 1 декабря 1951 года в городе Кирове.
  • Окончил факультет журналистики Уральского государственного университета (1981).
  • Работал в редакциях областных газет «Комсомольское племя», «Кировская правда», «Вятский край».
  • Автор книг «Следы на снегу», «Снегопады двадцатого века», «Александровский сад», «Окно в Венецию», «Дорога на Иерусалим», «Молитва о Святой земле», «Будем, как свечи», «Повесть о земле русской», «Некалендарная весна» и др.
  • Лауреат премии правительства России в области печатных СМИ, всесоюзной премии имени В. Овечкина, всероссийской литературной премии имени Н. Заболоцкого, премии имени святого благоверного князя Александра Невского и др.
  • Кавалер ордена Ф. Достоевского 1 и 2 степени.
  • Заслуженный работник культуры России.
Николай Пересторонин: «Писатель – как альпинист, для которого лучше книг могут быть только книги… ещё не написанные»
В январе 2017-го Николай Пересторонин стал обладателем литературной премии имени А.И. Герцена. Её вручил глава региона Игорь Васильев. Отметим, что премия присуждается за создание (в книге публицистики «Дом на высокой горе») литературного произведения, созвучного идеям творчества выдающегося русского писателя, публициста и философа.


Читайте наши новости первыми - добавьте «Кировская правда» в любимые источники.