Работа в руках его горела. А поскольку дел у ответственного секретаря сначала «Комсомольского племени», а потом «Кировской правды» Бориса Александровича Поперёкова было «с три лешего», то он любил безлюдные утренние часы.
К одиннадцати утра он успевал смакетировать и отправить с курьерами в типографию три полосы. На столе сиротела первая, где все еще было писано вилами на воде. В неё планировались досылы, начиная с редакторской передовицы, которая, по словам Поперёкова, была ещё в чернильнице, кончая новостями дня, которым ещё предстояло свершиться.
Секретариат времён Поперёкова был притягательным местом, куда шли по делу и без дела.
Иной завотделом, робеющий сказать откровенно литсотруднику, что тот написал тягомотину, отсылал его к Поперу (так называли журналисты отв. секретаря). Пробежав глазами написанный «с корову») материал и поняв, что в нём больше слов, чем сути, Попер выдавал свой любимый афоризм: «Газета – не резина, сказала Крычкова Зина».
Зинаида Васильевна Крычкова была секретарём многих редакторов и, наверное, имела смутное представление о вместимости полос, но для рифмы её имя было как нельзя кстати и звучало убедительно. У «коровы» убиралось всё лишнее, и она превращалась в «козу» или даже в «кролика».
Заходил высоченный, с коломенскую версту, фотограф Леонид Александрович Шишкин и, нависнув над Попером, начинал метать на стол бурыми от проявителя пальцами свои сделанные с пылу с жару «шедевры».
– Это берём, это отдай на память тёще, этим пусть жена любуется. За это я тебя поздравляю, – и Попер пожимал фотографу руку. – Ну а где текстовка?
Создание текстовок для Леонида Александровича, как и для многих фотографов того времени, пришедших в газету от станка, было довольно мучительным процессом.
– Фотограф, он, как собака, всё понимает, а сказать ничего не может, – объяснял Попер.
Заходили уважаемые гости: фотомастер Алексей Михайлович Перевощиков, писатель Лев Михайлович Лубнин. В узком кабинетике становилось тесно, как в купе переполненного поезда, а народ всё прибывал и прибывал. Ещё бы! Послушать двух Михалычей нечасто удаётся.
– Друзья, нельзя ли для прогулок подальше выбрать переулок, – привлекал Попер себе на помощь Грибоедова.
На какое-то время в кабинете становилось посвободнее. Однако взрывы хохота над поперёковским шутками и подначками, рассказами Михалычей снова привлекали народ.
Попер, пользуясь присутствием гостей, пересказывал легенду о том, как лётчик Катушев на редакционном самолёте, подаренном маршалом Вершининым, вёз из Малмыжа Перевощикова и Васенёва и как они пускали «парашютики» в низлежащие районы.
Легенд было немало. Зашёл как-то к Поперу работающий в штате редакции писатель с весьма помятым лицом.
– Я ничего вчера не сотворил? – опасливо спросил он.
– Ты ещё говоришь «ничего не сотворил», махая над гранками строкомером, будто приказчик аршином, передразнил писателя Попер. – Да ты вчера редактора послал далеко, куда-то ниже поясницы, и завхозу в ухо заехал. Он в суд собирается подавать.
– Серьёзно? А я не помню. Как быть-то? – сник писатель.
– Вот не знаю. Я, конечно, похлопочу, но ты теперь прижухни и не высовывайся. Заболей, что ли.
Писатель, чтоб не «высовываться», сумел взять больничный лист и две недели просидел дома. За это время он написал детскую приключенческую повесть и слегка взбодрённый опять появился у Попера.
– А я повесть написал «Тайна большой сосны». Хорошую, – похвастался он, потом помялся и спросил: – Ну как, Борис, утих шум-то?
– Какой шум? – недоуменно спросил Попер, забывший о розыгрыше.
– Ну, редактора я послал туда и завхозу в нос заехал…
– Да нет, всё тихо. Они уже забыли, – ответил Попер, уводя взгляд.
– Разыграл ты, что ли, меня? – догадался писатель.
– Разыграл, – признался Попер.
– Ну даёшь! А я так переживал…
– Даёшь, даёшь, да ты спасибо скажи. Я тебе дал возможность повесть написать. А то всё «Тайна сосны», «Тайна сосны». А теперь есть «Тайна большой сосны». Это ведь здорово! С тебя даже причитается.
Вошёл в число легенд случай, когда у художника-ретушёра случилось прободение язвы желудка, как говорят, прямо за верстаком. Отправили беднягу на «скорой помощи» в больницу.
Друзья Попер и Николай Васенёв в конце рабочего дня решили навестить больного.
– Где наш друг? – спросили они в приёмном покое.
– Его сейчас на операцию повезут, – ответила медсестра.
– Значит нельзя увидеть?
– Да вы что?! Человек пластиком лежит, – возмутилась медсестра.
– Тогда передайте записку, – и Попер набросал своим летучим почерком несколько слов.
Рассказывают, что записку положили на грудь ретушёру.
– Прочитайте, – попросил больной слабым голосом.
Медсестра недоуменно прочла: «А не выпить ли нам ещё?»
Понимающий юмор ретушёр расхохотался. Говорят, вот так хохочущим и привезли его в операционную.
Судьба у него была интересная. Родился он в Мулино, что в верховьях Вятки, происходил из династии лесопромышленников, учился в Слободском.
Случилось так, что тяжело раненный старшина Поперёков (а он был фронтовиком) попал на излечение в город, где прошла его юность. И вот здесь, в госпитале, он страстно влюбился в землячку.
Вместе мечтали они, когда кончится война, поехать учиться. Конечно, на юг, в Краснодар. Там тепло. И жить в карточное время легче.
И мечта осуществилась. Поехали они в Краснодар, поступили в институт.
Очень скоро Борис понял, что на нищую стипендию им не прожить. Надо найти какой-то источник дохода. Больная мать, живущая в Слободском, не могла ничем помочь ему. И вот Борис занялся тем, чем теперь занимаются «челноки». Тогда их называли спекулянтами. Чтобы прокормить себя и любимую девушку, он перевозил из Краснодара, кажется, козью шерсть в мотках и клубках. А с вятской стороны вёз шапочки, рукавички, вязаные пелеринки из кроличьего пуха, которые пользовались спросом на юге.
Вроде поначалу запретный «бизнес» складывался удачно. Но однажды засекла Бориса железнодорожная милиция и конфисковала весь товар подчистую.
Пока гонял Поперёков с севера на юг, любимая успела его разлюбить. Остался он у разбитого корыта.
И вот без копейки в кармане, голодный и морально убитый, оказался Попер на краснодарском вокзале. Подошёл его поезд. Но как в него сесть без билета?
Борис смотрел, будто загипнотизированный, на кружку, которая была прикована к питьевому бачку на день. Как она ему была нужна! Вот эту кружку он украдкой отмолол от цепочки, наполнил кипятком и, сунув кепку в карман, побежал к вагону, всем своим видом утверждая, что он давно тут едет и выскочил только за кипятком. Проводница пропустила его. Спрятался он под лавку и голодный, живя подаянием, добрался до Москвы, а потом и до Слободского.
Устроился на работу в районную газету. Профессия журналиста оказалась той самой, которая пришлась ему по душе. Недаром же материалы Поперёкова заметили и пригласили его в областную газету.
Он был, как говорится, от Бога ответственным секретарём. Его боготворили литсотрудники, любили ретушёры и курьеры. Курьершу тетю Катю он называл Китти, а Марусю – Марго, Китти и Марго в валенках с галошами ходили по этажам, разнося рабочие полосы.
Поперёков был душой компании и на отдыхе. С художниками, фотографами, журналистами он ездил в палаточный город «Пустой Кулан» в Атарах, на дачу в Бурмакино и везде вместе со всеми делал то, что полагалось при коллективном отдыхе: ходил за топливом для костра, варил уху, цедил с бреднем озерца, где водились щурята, пел песни у костра. Ему чужда была начальственная поза.
В редакции он организовал струнное трио, в котором были два гитариста – два художника-ретушёра Олег Константинович Кобельков и Алексей Михайлович Богданович. Сам Борис Александрович прекрасно играл на мандолине. Этот номер на концертах пользовался особым успехом, а в узких компаниях Попер пел свою любимую песню «С холостою жизнью я расстался». И развесёлая его жена Галя вторила ему.
Ярко, с блеском справлялся Поперёков с обязанностями секретаря областной журналистской организации. Это при нём приезжали в Киров на семинары звёзды журналистики Василий Песков, легендарный Владимир Чачин, редактор журнала «Крокодил» Мануил Семёнов. Общение с этими талантливыми людьми много давало вятским газетчикам.
Когда Борису Александровичу пришлось уехать из Кирова в Закарпатье, то он очень тосковал по родным местам и чувствовал себя там очень одиноко. Человек на чужой стороне, как дерево без корней, теряет возможность расти, чувствует себя угнетенно.
