Главная > Без рубрики > Выбор редакции > Такое было время…

Такое было время…

Было время, когда человеческая жизнь вообще ничего не стоила. Не в оправдание нынешнего времени говорю. Просто задумался над одним случаем, произошедшем в самый разгар Великой Отечественной войны. Случись тогда всё по-другому, и моя жизнь сложилась бы иначе…

В апреле 1942 года недалеко от села Селезениха, в деревушке Монастырёк, Таисья Андреевна Шмакова, моя будущая тёща, пришла с колхозных предпосевных работ домой на обед. И во время обеда… родила дочь, которую потом и назвали Люсей, Людмилой то есть.

После обеда идёт колхозный бригадир, стучит в окошко:

– Тая! Пошто опаздываешь?

Бабушка Дуня, Таисьина мать, выскакивает на крылечко:

– Не может Тая идти!

– А енто ещё пошто? Что за причина экая, чтоб на работу не идти?

– Дак родила она токо што!

– Как это так – родила?

– А как бабы рожают, эдак и родила. Замужняя, поди, дочь-то у меня!

– Енто нам известно, токо Фёдор-то на фронте!

– Ак успели состряпали мне помощницу! Свадьбу-ту за неделю до войны сыграли.

Бригадир скребёт затылок прокопчённым махоркой ногтём:

– Эка незадача приключилась! Где я такой работящей бабе замену найду? – и решительно машет единственной, оставшейся после тяжёлого ранения рукой. – Ладно. Сёдни как-никак вывернемся, а завтра, чтоб на работе была как штык! Не шутка в деле – посевная на носу!

Бабушка Дуня согласно вздыхает:

– Как же, как же. Сможет, так пошто не выйти-то ей, выйдет.

Бригадир продолжает рубить воздух единственной рукой:

– Али не ясно сказано?! Чтобы – как штык!

Что ответила баба-Дуня – только бригадиру да ей самой известно. И вышла Таисья на другой день на колхозные работы…

Не жилец?

Дед Иван пришёл на смотрины дитятки, глянул на внучку и отмахнулся:

– Не жилец!

Видать, ждал дедуля богатыря-помощника, но, увы, в войну богатыри не рождаются, в войну они гибнут. И то ли сглазил дед, то ли так природой было предопределено, но как будто «петух опел» ребёнка – чахнуть начал. И быть бы беде, да жила рядом соседка, которую все величали Абрамовной. Такая тихая была, что даже имени никто теперь не вспомнит.

Пришла Абрамовна в дом к соседке Дуне и совершила антигосударственное – окрестила младенца. Именно, что не обряд колдовской, не ворожбу, а крещение по христианскому обычаю, запрещённое в то время.
Как бы там ни было, но ребёночек после крещения ожил, окреп, расцвёл.

Ранение и плен ФЁДОРА

А отцу девочки, Фёдору, летом сорок второго, когда фашист с новой силой попёр на Москву, прорвав оборону на Дону, перебило ногу так, что она болталась на лоскуте, словно на гаснике. Открыл глаза – над головою небо чёрное, смолёное. Во рту – засуха, тело затекло, а ногу черти когтями царапают и дёргают, дёргают! Пошевелился, и боль адская швырнула сознание обратно в мрак.

И так несколько раз. И то ли сон, то ли явь: лёгкий туман над рекой, дым от костра… Вспорхнул утренний ветерок, приподнял пелену над противоположным берегом реки, а там мирно пасётся белая лошадь.

«Так я в ночном, пасу лошадей! – подумалось Фёдору. – Это надо же, какой сон приснился, что я на войне и мне ногу осколком перебило! Но что это за хлопки? Кто-то стреляет? Охотится? Нет. Это автоматные очереди! Это не снится…»

Приподнялся, чтобы оглядеться, оценить ситуацию, и тут же дикая боль в ноге снова вырывает сознание напрочь. Это и спасло Фёдора. Несколько эсэсовцев шли, перекрикиваясь, и добивали наших, ещё стонущих и шевелящихся в предсмертном бреду. Бог спас – прошли мимо, за мертвеца приняли.

На другой день появилась похоронная команда. И опять повезло – это были простые тыловые вояки, австрийцы…

Когда Фёдор уходил на фронт, мать положила ему в вещмешок любовно вышитый домотканый льняной рушник, а в ворот гимнастёрки вшила кусок тетрадного листка с написанной на нём молитвой «Живый в помощи Вышняго…». Да и каждую ночь стояла мать на коленях, и дано ей было по вере её, хотя сын, как все в то время, в Бога не очень-то верил.

Таисья уж и не надеялась даже, что Федяша её домой вернётся, а он жив, хотя и в плену. Хотя и весит уже меньше барана, но жив! Чужая земля, место незнакомое и название, словно кто-то с презрением сквозь зубы сплюнул, – Освенцим. Потом вонючий товарный вагон, Германия, Бухенвальд… Когда-то всем известные названия концлагерей. И сбежит он с товарищем из плена в начале сорок пятого года, и будет ещё Берлин брать, хоть и одна нога короче другой на десять сантиметров стала. Но ведь приросла! Да и особист, допрашивавший беглого пленного, нормальным человеком оказался: поверил, не отправил прямой наводкой в советские лагеря! Разве не чудо?

«Помощь» бригадира

Но это всё будет позднее, а пока молодая солдатка Таисья не знает, куда кинуться с умирающей дочуркой. В лютую зиму неожиданно заболела маленькая Люся воспалением лёгких. А матери надо в который раз идти с обозом из Селезенихи в Просницу – «госзаготовку» выполнять. Вот и бежит женщина к бригадиру…

И можно бы мне здесь приукрасить, что бежит она со слезами на глазах, да нет уже слёз-то, выплаканы все до дна за два года лихолетья! Бригадир, хоть и хромой калека, но не поленился, дошёл до избы, вошёл, чтобы оценить хозяйским глазом истинное положение дел. Хоть и справная работница Таисья, а вдруг… Такое время – война, никому нет веры!

А ребёнок уже и впрямь ко Господу собрался отходить. Глянул бригадир и успокоил горемыку-мать.

«Успокоил», как мог:

– Из-за экой-то сопли переживать? На фронте-то вона здоровых мужиков тыщами каждый день насмерть бьют! Собирайся, Таисья! Чтобы через час – как штык у меня! Ясно?

Да уж яснее не бывает. Завернула Таисья дочурку-крошечку в дедов тулуп и пошла к обозу. А мысль в голове одна-одинёшенька, словно сиротинушка, звенит обозным колокольчиком: «Случится страшное, так хоть на моих глазах…»

Я, когда первый раз эту историю услышал, извергом того бригадира назвал, а теперь вот каюсь. Я ведь на войне не был, и руку мне, слава Богу, не отрывало ни во сне, ни наяву. И хлебный обоз я раньше представлял только по рисункам в книжках и учебниках – с красным флагом и улыбающимися сытыми лицами колхозников.

А вот какие обозы война «рисовала»… Насыпали зерно в мешки по два пуда. К мешкам привязывали верёвки вместо лямок. Такие, тридцати-, сорокакилограммовые котомки взваливали себе на спины измождённые бесконечным трудом и голодом женщины и подростки. Потом они выстраивались в цепочку и шли «гуськом» из родного села Селезенихи на железнодорожную станцию, в Просницу, за двадцать вёрст. Вот такой обоз. И так вот, по всей тыловой России!

Впереди обоза иногда шла лошадь-доходяга, запряжённая в гружённые мешками сани. В общем, нормальным (по тем временам) мужиком был тот бригадир. Ведь мог бы сдать «паникёршу» в НКВД, а он в тот памятный день поставил её во главе обоза, поручил Таисье управлять лошадью и обозом с лежавшей на мешках дочкой, выжить у которой шансов практически не было.

Но опять же, человек одно думал, а Господь определил другое. Кто ответ знает: можно ли тридцатиградусным морозом грудного ребёнка вылечить от воспаления лёгких без лекарств и фельдшеров? Всем ясно: нет, конечно! Ну тогда и спорить не о чем – чудо Божие произошло. Выжил ребёнок!

Молимся и поминаем

Можно бы здесь и точку поставить, но вдруг мысль пришла мне в голову: наверное, ведал Господь, что на Руси в этой войне народу истребится без меры и сметы, вот и стал у Него каждый младенец на особом счёту. А может быть, всё намного проще. Может быть, всё от того, что молилась Абрамовна день и ночь за свою крестницу и вымолила, как вымолила сына-Фёдора мать, её соседка. Здесь уже никакого видимого чуда нет, а только непрестанная работа души верующего человека.

Такое было время, но оно прошло. Постепенно уходят последние сумевшие выдюжить те нечеловеческие испытания. Есть в глубине зуевского городского кладбища оградка, за которой находятся четыре ухоженные могилки. Господь упокоил здесь под православными крестами Фёдора Ивановича и Таисью Андреевну Шмаковых, бабушку Дуню и Абрамовну. Мы с супругой Людмилой Фёдоровной не знаем ни имени, ни фамилии Абрамовны, но молимся и поминаем её как родную по духу.

Михаил ЧИРКОВ,
г. Зуевка



Читайте наши новости первыми - добавьте «Кировская правда» в любимые источники.