Главная > Век КП > В конце двадцатых

В конце двадцатых

В конце двадцатых годов со страниц газет начал решительно вытесняться налёт желтизны, дешёвой сенсационности и мещанского бытовизма, который привносил на их страницы осколки буржуазного газетного мира, сохранившиеся в коллективах редакций по простой причине – не хватало ещё квалифицированных журналистских кадров; они только ковались в повседневной практике из рабселькоровских рядов и в мизерном количестве поступали из Коммунистического института журналистики (КИЖ).

Всё это пережила и «Вятская правда», страницы которой сохранили на себе печать времени. А в коллективе редакции шла внешне незаметная борьба нового со старым. Среди сотрудников редакции появлялись одни имена и исчезали другие.

Как я стал репортёром

В те годы «Вятская правда» помещалась на улице Коммуны в нескольких комнатах второго этажа дома, наружные стены которого были отделаны изразцом. На первом этаже был кооперативный банк. Вначале я часто бывал в редакции, как её сельский корреспондент. Писал короткие заметки, в которых воспевал ростки нового в жизни Красавинской волости Котельничского уезда, где в 1925 году был секретарём волкома комсомола, а позднее пропагандистом.

В 1926 году, вскоре после известного летнего пожара в Котельниче (огонь уничтожил почти весь город), я был переведён на работу в аппарат укома партии и моё корреспондирование в «Вятскую правду» стало регулярным и разнообразным. В Котельниче возрождалась жизнь, город вновь начинал строиться, и мне не только было о чём рассказывать, но и хотелось это сделать как можно лучше. Помню, вечерами я оставался в здании укома партии, исписывал десятки страниц, прежде чем решал что-то послать в газету.

В редакции я встретил не только заинтересованных моей работой сотрудников, но и очень чутких, внимательных товарищей, многих из которых называю первыми учителями в журналистике. Прежде всего, упомяну имена Владимира Булыжника-Ефимкина и Дмитрия Смирнова.

Булыжник-Ефимкин заведовал в «Вятской правде» отделом «По губернии». В Вятку он приехал из Москвы, был одним из первых воспитанников КИЖа, успешно работал в «Правде», где под выразительным псевдонимом Булыжник напечатал несколько хороших очерков.

Дмитрий Васильевич Смирнов, был в те годы секретарём редакции. Крестьянский сын из оричевской деревни, по чувству слова, по силе образов, которыми он пользовался, мог поспорить со многими работниками редакции, не без гордости упоминавшими о своём гимназическом образовании.

Дмитрий Смирнов имел незаурядное дарование фельетониста. Подпись Митрич, его псевдоним, стояла под сочными по языку фельетонами. Из Вятки Дмитрий Васильевич уехал учиться в Москву, много лет работал в аппарате ЦК партии, почти шестнадцать лет – в секретариате председателя Совнаркома, позднее – заместителя председателя Совета Министров СССР, и до последних дней своей жизни мечтал снова вернуться в журналистику.

Когда я совсем переехал в Вятку сотрудником редакции, многие товарищи стали моими друзьями, учителями. Но об этом позднее. А сейчас о том, как я попал в коллектив редакции. Мое селькоровское перо привело меня в начале 1927 года на страницы газет «Правда» и «Беднота». В числе других выступлений в «Бедноте» было и такое: «Будни Котельничского укома». Будни эти были весьма неприглядны, и, хотя люди, о которых шла речь, потом были наказаны, некоторые товарищи сочли, что мне лучше не оставаться на посту заместителя заведующего агитационно-пропагандистским отделом укома партии, а сподручнее стать корреспондентом губернской газеты по Котельничу. Такое предложение отвечало и моим желаниям. А вскоре меня пригласили в Вятку.

– Репортёром! – твёрдо и решительно сказал заместитель редактора Илья Данчик. – Чтобы стать настоящим газетчиком, надо пройти школу репортёра.

Я согласился. И потом всегда вспоминал: как хорошо, что мне довелось пройти через все ступени редакционной лестницы.

Илья Данчик являл собой пример высококвалифицированного, очень дисциплинированного в труде редакционного работника. Он мог делать всё: править письма селькоров и писать передовую, отредактировать чужой очерк и написать фельетон, он был рецензентом театральным и книжным. Писал он чётким, для любого человека разборчивым почерком, без единой помарки. Он сам писал и на машинке, что тогда было редкостью.

Да, таким трудягой остался в памяти Илья Данчик, уехавший из Вятки редактором одной из среднеазиатских газет и павший потом жертвой клеветы и беззакония.

Расскажу о некоторых представителях газеты, запомнившихся мне по тому периоду работы в «Вятской правде».

Хроникёр Холмский

…Он вошёл в комнату тихо. Высокий, даже длинный, в узеньких брючках и очень носатых ботинках – один был перехвачен у подъёма бечёвкой, поддерживающей подмётку, в длинной, из полинялого коричневого сатина толстовке, с неизвестно чем набитыми, оттопыренными карманами. На огуречнообразной, совершенно лысой голове чёрным обручем покоилась повязка, прикрывавшая один глаз.

– Разрешите сесть? – спросил человек в толстовке и, не ожидая ответа, взял стул у соседнего стола, примкнул его к моему. – Петербургский, простите, простите, ленинградский хроникёр Холмский, – представился посетитель. – Совершаю турне по Транссибирской магистрали от Балтики до Тихого океана. В каждом городе, издающем газету, задерживаюсь на неопределённое время, от пяти дней до месяца. Знаю, где добыть, и умею написать хронику на самые различные темы, интересующие читателей. Предупреждаю: только хронику!

Иного от меня не ждите. Больше тридцати строк не пишу. Я каждое утро приношу вам порцию хроникёрских заметок, вы отбираете нужное и тут же даёте кассе распоряжение на оплату. Приемлемы мои условия?
Холмский возникал перед моим столом без четверти двенадцать. Его точность могла конкурировать с любыми часами-ходиками, тикавшими тогда в большинстве вятских квартир. Он был всё в том же одеянии, если не считать новых ботинок, приобретённых им дней через пять. Хроникёр усаживался на стул, вынимал из бездонного кармана серо-буро-малиновой толстовки тетрадь в коленкоровом переплёте и, раскрыв её, брал узенькие полоски-бумажки, исписанные бисерным почерком, по две-три-пять строчек.

К примеру: «На склады Вятского губпотребсоюза вчера прибыли три вагона сахара-рафинада. Через два дня сахар поступит в кооперативные магазины города»; «В клубе Демьяна Бедного в воскресенье состоится губернский слёт рационализаторов вятских кожевенников. На слёт съедутся сто сорок человек, представивших за последний год более тысячи изобретений»; «С понедельника в нашем цирке начинаются гастроли известных мастеров французской борьбы. Среди борцов – всемирно известный Иван Заикин. Гастроли продлятся ровно месяц».

Каждый день на просмотр мне вручалось десять таких бумажек. Первые дни меня радовало разнообразие тем и умение найти для общения в газете такой факт, который действительно вызывал у читателей интерес. Вначале я принимал почти все заметки, и они немедленно шли в набор. Минуло несколько дней, среди предложенного десятка листочков опять были и «сахар», и очередной «слёт». Повторы я откладывал в сторону. Холмский не произносил ни одного слова, забирал отложенные листочки и прятал их в тетрадь. Теперь уже принимались шесть, пять, четыре заметки. Хроникёр стал предлагать мне уже ранее отвергнутые листочки. Он, не смущаясь, забирал их и игриво, в прононсе, произносил – «Пардон!» Однажды я спросил у Холмского:

– Почему вы не заходите в редакцию во второй половине дня?

– Получив в кассе деньги, я отправляюсь обедать. А за обедом, простите, позволяю себе…

Прошёл ровно месяц. Видимо, испытанный круг тем и учреждений был исчерпан. Я уже принимал две, а иногда и одну «хронику» из десяти предложенных. Однажды Холмский, явившись в точно им установленное время, уселся у моего стола:

– Уезжаю. Сегодня. Билет уже в кармане. Впереди – Пермь. А дальше – дух захватывает. На целый год. Знакомлюсь с городами России. Познаю жизнь. Но одинок. Ни семьи, ни друзей. Как осколок.

Он уходил так же тихо, как и появился месяц назад.

«Осколок прошлого газетного листа», – подумал я, провожая его взглядом до двери.

Мыслитель Перовский

…Большая, бритая голова мыслителя, склонённая над столом, покачивающаяся под столом нога в выработанном годами постоянном ритме, всегда добрый взгляд умных глаз и приветливая улыбка обильных губ, – таким я видел и сейчас мысленно вижу Петра Васильевича Перовского, старейшину вятских газетчиков, большого мастера газетного цеха, учителя многих десятков работников «Вятской правды», чьи рукописи неизменно проходили через его руки.

Извилист жизненный путь и Петра Васильевича. Участник социал-демократического кружка в Костроме, он, ещё юноша, попадает на скамью политических подсудимых. Годы сибирской ссылки. Там Петра Васильевича окружают не лучшие представители ссыльных, они выбивают из Перовского ещё не прочно устоявшиеся революционные идеи, и он становится рядовым сотрудником одной из сибирских газет. Беспартийным он встречает бурю революционных событий. А когда Колчак стал забирать в своё воинство всех и вся, Перовского взяли в солдаты. Логически завершился круг отхода от революционного пути. Круг завершился, но мысль работает. Перовский понимает, что надо вырваться из этого рокового круга. Колчаковские армии взяли Пермь, подошли к Глазову. Молодая Советская республика переживает тяжелейшие дни. И мобилизованный колчаковцами солдат Перовский переходит линию фронта. В грязной, во многих местах порванной шинели, обутый в дырявые лапти, он появляется в Вятке. Таким его запомнили старейшие работники газеты и рабочие типографии.

Энциклопедически образованный, до тонкости знающий газетное ремесло, Пётр Васильевич Перовский с головой уходит в работу. Он делает всё, что ему поручают. Первым приходит в редакцию и последним покидает её. Комната, в которой он живёт, находится во флигеле, что во дворе дома на улице Коммуны. Правит и пишет всё: статью на международную тему или рецензию на книгу, фельетон или обзор рабкоровских писем, словом, мастер, и настоящий мастер, на все газетные руки…

По натуре своей Пётр Перовский был оптимистом, всей душой привязанным к газете. Но менялись редакторы, на горизонте сгущались тучи – кое-кто начал вспоминать, откуда Перовский пришёл в Вятку. Пётр Васильевич молча ждал решения своей судьбы, порой не зная о том, что десятки его воспитанников грудью вставали на его защиту. И отстаивали. Не одна гроза миновала Перовского.

Пережитые испытания и годы подтачивали силы Петра Васильевича. Но неизменно с утра до вечера, а порой и до утра голова мыслителя была склонена над редакционным столом. В годы Второй мировой войны, когда оскудели кадры редакции, как рассказывают, Перовский вёз воз за пятерых. Когда бы я ни приезжал в Киров, я обязательно стремился повидать этого человека удивительной душевной теплоты, честности и прямоты.

И всё же не уберегли! В конце сороковых годов на коллектив «Кировской правды» свалилась страшная беда – было арестовано несколько кем-то оклевётанных, но, как оказалось, ни в чём не повинных сотрудников редакции. Кто-то указал на Перовского, вспомните, мол, его биографию. И убрали из газеты… в потребсоюз. Не выдержал этого поругания Пётр Васильевич и вскорости от нас ушёл. Но память о себе оставил. Хорошую, добрую, вечную…

Леонид КУДРЕВАТЫХ
(окончание следует)

На снимке: сотрудники издательства «Вятская правда» (1920-е годы). В центре – Л. Кудреватых (в кепке)

Л.А. Кудреватых (1906 – 1981) – писатель, журналист. В годы Великой Отечественной войны – военный корреспондент «Известий». После войны – зам. главного редактора журнала «Огонёк».



Читайте наши новости первыми - добавьте «Кировская правда» в любимые источники.