Чуть больше трёх недель остаётся до новогоднего праздника. С этого номера «КП» и до Рождества на страницах газеты мы будем публиковать интересные истории из жизни – иногда смешные, иногда философские, но всегда пропитанные атмосферой 31 декабря. Их расскажут вятские писатели, известные в регионе люди и просто читатели газеты…
Владимир Крупин
Бумажные цепи
С годами всё обострённее вспоминается детство, особенно Новый год.
Ёлочных игрушек у нас было мало – терялись куда-то. Вот была картонная курочка с крохотным красным гребешком… А принесли из чулана коробку с игрушками, разбираем – нет курочки! Клоун тут, самолётик тут… Где курочка? Начиналось следствие. Старшая сестра вспоминала сама и заставляла всех вспоминать, кто в прошлом году разбирал ёлку. Никто не помнил. И вообще никто не любил разбирать ёлку, всем хотелось, чтоб она подольше постояла. Значит, родители. Но чтобы родители могли сделать что-то небрежно, такого и подумать было невозможно. Потерянная курочка становилась ещё дороже именно от того, что была потеряна.
– К соседям ушла, на соседский сарай, – говорила мама, – там несётся. Ничего, к Пасхе вернётся, без яиц не останемся, не переживайте.
В заботах о новой ёлке курочка забывалась. Да если бы она и не пропала, всё равно надо делать новые игрушки. И фонарики, и цепи, и снег, и флажки. Отец уже приготовил старые газеты, пузырёк клея, кисточку, краски.
Мало-помалу налаживалась работа дружной бригады. Мама стригла газеты на длинные узкие полоски, с одной стороны покрывали разными красками или тушью, они быстро сохли, их резали на равные частички – это для цепей. На фонарики – тетрадочную бумагу. Для «снега» жертвовали разноцветные промокашки.
Первое кольцо для цепи склеивалось сразу, второе в виде полоски, продевалось в первое, потом тоже склеивалось. И так далее. Подбирали цвет, чтоб не было подряд двух красных колечек или двух синих. Клея к этому времени не оставалось, и вместо него пользовались варёной картошкой.
Мама доставала со дна швейной машинки «Зингер» шпульку ниток. Шпульку раскручивали, сматывая с неё столько нитки, чтобы её хватило на несколько раз от стены до стены. Это для гирлянд с фонариками и флажками. Гирлянды возносились на свои места самыми первыми, ещё до появления ёлки, чтоб потом её не потревожить.
А цепи, копящиеся около стола шуршащей грудой, всё удлинялись и удлинялись. И уже мне казалось, что хватит, нет, старшие продолжали трудиться, значит, и я с ними. Младшие засыпали прямо за столом.
И на другой день, в последний день старого года, ещё всё делали цепи. Но уже без нас со старшим братом, мы шли на лыжах за ёлкой. Брат по-мужицки затыкал топор за ремень телогрейки, мне доверял только санки.
В лесу, в его тихом, белом сиянии, ожидающем восхождения солнца, ёлочек были целые заросли.
– Эту возьмём! – кричал я, хватая ту, которая ближе. Снег осыпался с ветвей, елка радостно зеленела. Любая ёлка казалась мне красавицей, мало того, я любую жалел и желал всем елочкам счастливого Нового года.
– Маленькой ёлочке холодно зимой, – говорил я, – из лесу ёлочку надо взять домой. – Давай побольше наберём, – предлагал я брату. – Все нарядим, им же обидно, вот одну возьмут, а они – так под снегом и жить?
Брат взглядывал на меня с непонятным мне интересом и всё искал и искал единственную из десятков самых разных. Уже и солнце всходило, уже я замерзал и хныкал, а брат всё продолжал поиски. Наконец решался.
Но зато и ёлочка у нас была! Ровно под потолок, шатериком, веточка к веточке, а запах! Будто брат и запах выбирал – запах слышался уже в сенях. В чулане находили прошлогоднюю крестовину или делали новую, устанавливали ёлку и начинали наряжать. Младшие улепляли игрушками подол ёлочки, мне доставались ветки повыше, маме ещё повыше, брат залезал на табуретку и украшал самый верх. Сестра подавала ему игрушки и командовала. Отец осуществлял общее руководство.
Начинали окружать ёлку цепями. Осторожно, чтоб не порвать, подавали брату, он закреплял первое колечко на лапку у звезды, потом переставлял табуретку, принимал от нас волны бумажной цепи, которая серпантинной спиралью опоясывала разноцветное зелёное чудо.
– Ой, не хватит, – переживала сестра, – ой, давайте реже окружать.
Но реже не хотелось, потому что когда много таких цепей, то вся ёлка становилась кружевной. И всегда всё сходилось в самый раз. Последнее колечко укрепляли на ветке у самого пола.
– Это как пельмени стряпаешь-стряпаешь, – говорила мама, – и боишься, вот теста или фарша мало будет, вот лишнее, а всегда выходит точно.
Мы любовались елкой… И оставалось в деле украшения ещё одно – «снег». Цветную бумагу, и промокашки резали мелко-премелко, потом в большом блюде этот «снег» – название «конфетти» мы узнали позже – этот «снег» перемешивался, брат опять залезал на табуретку, я на вытянутых над собой руках держал блюдо, брат пригоршнями черпал из него и обдавал нашу елочку как будто дождем. А последние заскребышки взлетали над нами и падали нам на головы, на плечи.
– Ой, – пищала младшая сестренка, – ой, на реснице сидит, ой, тихо! Ой, упала, – и она начинала реветь.
Младший брат пытался водворить «снежинку» на ресницы сестренки, но тут возвращалась мама.
Мы ужинали и начинали ждать Новый год…
* * *
Не только «конфетти» – всё будет позже: будут папиным-маминым внукам, нашим детям дорогие заграничные ёлочные украшения, мигающие электрические гирлянды, шагающий игрушечный дед-мороз, луноход на батарейках, трещащие, похожие на взаправдашние автоматы и настоящий Дед Мороз, приносящий в оплаченное время оплаченный подарок, – всё будет.
И уж, конечно, съедобные подарки будут другими: фрукты, шоколад, конфеты всех мастей. «Нам бы в детство такие конфеты, – недавно сказала сестра, – мы бы из этой серебряной фольги резали «снег».
Да уж, вспомнили мы свои тогдашние подарки в пакетах из газет: печенишко, конфеты-подушечки, булочка. Пакеты вышли из моды, началась новогодняя упаковка из полихлорвинила в виде матрешки, сундучка, царь-пушки, золотого ключика, а то и вовсе в виде башни…
Но всё-то мне кажется, что у нас было больше радости от Нового года. Мы сами созидали его. Сидя у керосиновой лампы, тычась от усталости носом в стол и всё равно ни за что не уходя, пока не будет полночь, пока не наступит этот щемящий, так томительно ожидаемый и тут же исчезающий миг. Разве можно уйти спать, провалиться в сон? Да ни за что! Мы сидели, глядели на елку, кое-что ещё подправляли в ней, каждый раз обсуждая, как будет смотреться перецепленная игрушка на новом месте.
– Ты от порога посмотри, так близко смотришь, – говорила сестра.
Старший брат брал в руки лампу, и мы торжественно обходили ёлку вокруг.
Первое своё стихотворение я написал именно в новогоднем ожидании: «Растет история, и вот мы вместе с ней растём. И пусть войдём мы в Новый год, как в новый дом войдём».
А наутро так ликовало солнце, будто тоже понимало, что надо жить в новом году по-новому, оставив в старом всё плохое. И хотя мы по-старому ломали лыжи, бросаясь на них с Красной или Малаховой горы, по-старому обмораживались, но все равно счастье продолжалось: дома нас ожидала ёлка, и её запах соревновался с запахом свежей стряпни.
О, эти мамины плюшки, ватрушки, это зимнее мороженое молоко, эти пёстрые пузырчатые блины…
Самое загадочное, что на следующий год бронзовая картонная курочка находилась, и мы спорили, где ей лучше жить на ёлке. Ей на смену терялся домик, потом он тоже находился…
И всегда-всегда делали бесконечные бумажные цепи, оковывали ими ёлочку.
И вот я, понимающий, что в моей жизни всё прошло, кроме заботы о жизни души, думаю теперь, что именно этими бумажными цепями я не елочку украшал – я себя приковывал к родне, к детству. И приковал. Приковал так крепко, что уже не откуюсь. Многие другие цепи рвал, эти не порвать. И не пытаюсь, и счастлив, что они крепче железных.
