Сильный, энергичный и романтичный – так отзывались о нём коллеги.
Ему было уже за 80. Казалось бы, пора и отдохнуть, но Юрий Дмитриевич Авдеев не мог сидеть без дела. Продолжал много работать, ездить в командировки, находить новых героев и снова и снова снимать своё любимое документальное кино.
Заслуженный работник культуры России, член двух творческих союзов – Союза журналистов и Союза кинематографистов, лауреат Государственной премии РФ в области киноискусства Юрий Дмитриевич Авдеев ушёл из жизни в конце нынешней зимы, оставив после себя множество рабочих видеоматериалов, записей, рукописных заметок, набросков.
Сегодня мы предлагаем нашим читателям небольшие отрывки из его записных книжек.
…Пытаясь привести в порядок личный архив, что-то листая, перечитывая, просматривая и прослушивая на всяких там носителях, я обнаружил, что ни о какой моей скромности не может быть и речи. Её у меня нет… Во всём когда-либо написанном мной о других я постоянно норовил что-то рассказать о себе и о своём времени, нанизывая на стержни сценариев своих фильмов документальные поучительные истории…
***
…В роду моём, насколько мне известно, не было ни писателей, ни поэтов, ни музыкантов, ни художников. Были земледельцы, каменотёсы, строители, шахтёры и во множественном числе люди военные.
Мне не повезло, военным я не стал. О чём сожалею до сих пор.
Во время работы над телефильмом о пограничниках ещё в далёкие восьмидесятые мне довелось общаться с командующим погранвойсками. От него я и узнал, что у них обязателен учёт генетических особенностей, заложенных в человеке самой природой… В глухих труднодоступных районах во все времена охрана границы доверялась потомственным охотникам. И существует (это не секрет) даже база данных с обозначением мест, где в России родятся люди, наиболее приспособленные к особенностям погранслужбы…
Мой родной дядя Лёша, мамин брат, в сорок первом погиб на Западной границе и покоится в братской могиле в Белоруссии. Была ли у него некая генетическая предрасположенность к погранслужбе, я не знаю. Но верное служение Отечеству и чувство долга и у меня самые что ни есть природные…
***
…Летом 1943 года в Курском военном госпитале, выковырнув из меня полтора десятка осколков, военврач успокоил мою маму, что жить я буду, но зрение можно спасти, если удастся срочно увезти меня в Москву. Туда, в глазной институт, отправляли офицера, с которым я, шестилетний ребёнок, оказался в одной палате.
Что было дальше, я знаю от матери. Якобы сам командующий дал разрешение взять вместе с офицером ещё и женщину с искалеченным ребёнком. Предстояло за одну короткую летнюю ночь добраться до Москвы. А поскольку Орёл ещё оставался в руках немцев, ехали, надо полагать, не самой короткой дорогой.
А теперь о том, что же со мной случилось. Курск был освобождён ещё в начале февраля. А весной в нём – разрушенном бомбёжками, изрытом окопами – начали попадаться неизвестно откуда взявшиеся яркие детские игрушки, книжки, коробки с цветными карандашами.
На зенитной площадке в конце нашего переулка мы – трое малышей – и нашли большую и красивую детскую игрушку. Это была бабочка с выпуклыми глазами и длинными усиками. Как потом выяснилось – «прощальный подарок» нам, русским пацанам, от фашистов.
Кто-то из нас потянул бабочку за усы, она зажужжала и взорвалась.
Потом мне рассказали, что самый младший из нас погиб сразу, он прижимал «игрушку» к груди. А я, окровавленный, пытался убежать. А потом упал…
В Москве в глазном институте имени великого немецкого учёного Германа Гельмгольца спасли-таки один мой глаз. И я остался зрячим.
Но маму предупредили, что возле зрительного нерва у меня остался неоперабельный микроскопический осколочек. Сущая пылинка, извлекать которую нежелательно. Слишком велик риск. Но если я буду беречься – не делать резких движений, не бегать, не прыгать, не перенапрягаться умственно и физически, то место в жизни для меня, конечно же, найдётся.
Так участь моя была предрешена.
Когда с меня – живой куклы – сняли бинты и дали глянуть на себя в зеркало, я понял, что я уже не я, а кто-то другой. И этот, который другой, должен в соответствии со всеми советами, оставаться жалким и беспомощным навсегда, сколько бы лет мне ни исполнялось. Что я всегда буду вызывать сочувствие у людей сердобольных и чувство превосходства у людей бессердечных.
Меня до того запугали опасностями, которые будут подстерегать на каждом шагу, что мне теперь оставалось одно: на всё это наплевать и перестать всего бояться. Нечего мне сострадать. Поблажек мне не надо. Но и моим обидчикам несдобровать. Таковым было моё тайное ЕДИНОГЛАЗНОЕ решение…
Что со мной будет на самом деле, если я перестану всего бояться? Смогу ли я постоять за себя? Тем более вступиться за кого-то, рискуя своей жизнью?
Об этом я собирался подумать потом, когда отец вернётся с войны…
***
…В Курске, в родительском доме, где живут мои внуки со своими родителями, лежат в коробочках медали их прадеда «За взятие Кёнигсберга», «За победу над Германией» и награда их прабабушки – тоже за Победу, «За доблестный труд в годы Великой Отечественной войны».
Отец вернулся с войны хворым, но меня воспитывал правильно. И если брался за ремень, так чтобы поточить, поправить бритву-опаску. А если порой с этим ремнём он пытался меня догнать, чтобы наказать, это я вспоминаю с каким-то нежным чувством. Я прятался на чердаке, писал там впотьмах роман о первой любви, потом зарывал его в опилки и спускался вниз.
С отцом у нас было полное мужское взаимопонимание. Я точно знал, когда у него рука на меня точно не поднимется. И что гроза миновала…
А моя мама… Добрейшей души человек, настрадавшаяся, натерпевшаяся от моей несносности, однажды поколотила меня так, что я на самом деле чуть не помер. Помню её слова: «Лучше я убью тебя сама, чем люди скажут, что сын учительницы стал вором…»
Тот зритель, кто видел мой трёхсерийный фильм «В поисках тёплого дома» о судьбе ребятишек, брошенных родителями и спасаемых чужими людьми, может быть, помнит, что я там успел похвалиться своими замечательными родителями. Кстати сказать, только один из пятерых ребятишек-«брошенок» стал настоящим человеком. Причём человеком военным… Хотя, скорее всего, и стал человеком потому, что попал в Суворовское училище, а не в детский дом…
***
…Должен заметить, что зря в армию не берут одноглазых. Когда я это говорю, фельдмаршал Кутузов подмигивает мне с портрета. В армию и другие силовые структуры, которым доверено защищать Отечество и стоять на страже его интересов, нельзя допускать безголовых и безразличных. У всех остальных есть шанс, даже смолоду наломав дров, впоследствии выдуриться.
Державин, первый российский министр юстиции, догадывается, что это я о нём. В своём будущем фильме я непременно вернусь к его персоне и расскажу кое-что малоизвестное. В назидание потомкам, которые больше знают Державина как российского поэта, который Пушкина «заметил и в гроб сходя благословил». И меньше как государственного деятеля, который, «не прогибаясь» перед императором, высказал в стихах, что думает о властителях и судьях – своих современниках. И дал несколько полезных советов, весьма актуальных и в наши дни:
Ваш долг есть сохранять законы,
На лица сильных не взирать,
Без помощи, без обороны
Сирот и вдов не оставлять.
Ваш долг – спасать от бед невинных,
Несчастным подавать покров.
От сильных защищать бессильных,
Исторгнуть бедных из оков…
Я думаю, в судьбе Державина немалую роль сыграло то, что в его фамилии слово «держава» звучало музыкой в ушах императора. Хотя смолоду Гаврила Державин весьма огорчил свою мать тем, что прокутил в столице деньги, которые она дала ему на покупку в собственность земли на чернозёмном юге Вятской губернии…
На снимке: Юрий Авдеев (в центре) с коллегами -журналистами Владимиром Шишкиным и Валентином Домрачевым.
